Я живу в Израиле уже 62 года. Но чувствую себя так, как будто приехал сюда только вчера. Начну с анекдота. Один раввин идет молиться в синагогу и читает там псалмы. Он доходит до псалма 90 (в русском переводе 89), где написано, что для Бога тысяча лет как один день. И тогда он говорит: «Бог! Если тысяча лет для тебя только один день, то тогда я уверен, что тысяча долларов для тебя всего один цент. Могу ли я получить от тебя только один цент?» Ответ Бога был таким: «Да, можешь. Только ты должен подождать несколько минут».

​

Это только минуты... Когда я приехал в Израиль, то должен был один пройти Виа Долоросса.

Мне было 10 лет, когда немцы пришли в Польшу. Не в качестве туристов. Первой жертвой стали евреи. Немцы подходили к каждому дому и забирали все, что хотели. Владельцы домов должны были собственноручно загружать грузовики.

​

У меня были братья и сестры. Когда я приходил домой и говорил, что голоден, наша мать не могла мне ничего дать. В конце концов, было решено отправить меня в польский детский дом. По пути туда мать вдруг сказала: «С сегодняшнего дня ты должен стать мужчиной. Ты должен быть сильным». Все это звучало для меня странно. «Ты не должен говорить, что ты еврей». Действительно, я был блондином и не выглядел типичным евреем. Что я понял тогда в своем десятилетнем возрасте? Немного.

​

Меня приняли в детский дом. Мама сказала, что нашла меня на улице, так как не хотела, чтобы там знали, что я ее сын. Она, в отличие от меня, была брюнеткой. «Я буду посещать тебя раз в неделю, как здесь принято». Придя вместе со всеми детьми на свидание, я не нашел ни ее, ни кого-либо из моих родственников. Тогда мне пришли на память слова матери: «Ты должен быть сильным». И я стал сильным.

​

В детском доме было хорошо. Однажды в поисках еврейских детей к нам пришли гестаповцы. Они проверяли каждого ребенка в отдельности. Один офицер подозвал меня к себе. Я был уверен, что попался. Офицер внимательно рассмотрел меня: «Вот настоящий блондин арийской расы!» – и дал мне шоколад.

​

Через несколько месяцев нас посетили офицеры Вермахта: «Вы теперь немецкие солдаты и должны вступить в Гитлерюгенд». Я не мог отказаться и потому вскоре получил униформу с огромной свастикой. Затем мы учились маршировать и петь песни. Первая песня звучала приблизительно так: «Ты видишь человека с кривыми ногами, у него кривой нос и седые волосы. Каждый немец  может сказать, что это еврей и его надо выгнать. Выкини эту еврейскую банду вон! Выгони их ради твоей родины!» Вы можете себе представить, какие чувства наполняли меня. Во время пения дети смеялись, и я должен был тоже смеяться, чтобы никто ничего не заподозрил. Это продолжалось два месяца, а потом нас перевезли в Берлин.

​

В огромном зале была проведена селекция, в результате которой остались только те, кому уже исполнилось 14 лет. Мне было 11. Один из офицеров осмотрел меня и возмущенно спросил: «Каким образом ты оказался здесь?» «Я хочу стать немецким солдатом», – бойко ответил я. «Прежде ты должен выпить много молока! Поезжай назад!» – «Но у меня нет ни копейки денег!» «Ты смелый парень!»,  – сказал он и дал мне 20 марок и еду.      

Первыми, кого я хотел  видеть, были мои родители. Подойдя к своему дому,  я обнаружил надпись на стене: «Евреям и собакам вход строго воспрещен». Тем не менее, я постучал. Дверь открыл поляк, которого я никогда раньше не видел: «Что ты здесь хочешь?» Я ответил: «Мы жили здесь». «А, ты еврей! Входи». Но я убежал. Позже я узнал, что поляки, которые приводили евреев в полицию, получали по бутылке водки. И таких было много.

Я отправился к нашему польскому соседу, с которым мы были очень дружны, в надежде узнать, где мои родители. «В Варшавском гетто», – был его ответ. Я не знал, что это значит. И сосед рассказал мне: закрыли несколько улиц, обнесли их стеной, и никто не мог ни войти туда, ни выйти оттуда.

​

Вокруг гетто везде была полиция, не было никакой возможности туда попасть.

Поздно вечером мне встретились еврейские дети, влезавшие в канализационные люки, ведущие в гетто. Узнав, что я хочу пойти вместе с ними, они предупредили меня: «Ты идешь не на свадьбу. Возьми с собой еду, иначе умрешь с голоду. Мы вернемся через несколько часов, ты увидишь нас».

​

Встретившись вновь, мы пошли добывать продукты. Конечно, не в супермаркет! Мы ходили по крестьянским дворам и крали картошку, другие овощи и фрукты, кур и все, что там вообще было. Со всем этим через канализацию мы прокрались в гетто.

​

Я не мог поверить своим глазам! Люди катили и тащили тележки, в которых лежали кожа и кости – скелеты, и свозили их к одной большой яме. Так, как мы убираем мусор на улицах, так убирали трупы. Тысячи трупов.

Однажды гестапо узнало, что у крестьян пропадают продукты, канализацию закрыли, и я остался в гетто. Со временем я понял, что когда-нибудь и  меня выбросят на свалку. Но мне не было страшно, я завидовал мертвым. Голод, холод, вши... их было так много, что они не помещались на моем теле.

​

Как-то, встретив знакомого, я поинтересовался, не видел ли он моих родителей или родных. Он посмотрел на меня и сказал: «Здесь нет ни матери, ни отца, ни сестер, ни братьев. Если ты можешь себе помочь, хорошо, если нет, то завтра или послезавтра тебя выбросят на свалку».

​

Тогда я предложил одному из своих товарищей: «Давай ночью спрыгнем со стены». Он ответил: «Они убьют тебя». – «В гетто есть люди, которые платят деньги гестапо, чтобы получить пулю. И гестапо делает это с радостью. А ты получишь ее бесплатно. Давай!» Но он ответил, что боится.

​

К стене я подошел один. Никого не было ни с той, ни с другой стороны. Я сказал себе: «Что будет, то будет», – и прыгнул вниз. Внизу стояли два жандарма, они никак не ожидали, что кто-то прыгнет со стены. Моя голова должна была очень быстро работать, быстрей, чем  компьютер. И я быстро побежал. Жандармы стали стрелять, но руины помешали им попасть в меня.

​

На польской территории все было нормально, работали магазины и продавались продукты.  Хотелось есть, но мне надо было скрываться, потому что поляки сразу бы догадались, что я из гетто: я был просто скелет.

Зайдя в один темный подвал и не зная, куда мне двигаться, я просто пошел вверх по лестнице,  думая при этом: «То, что увидит мой живот, то мое». Поел что-то и заснул. Где я нахожусь, было мне неизвестно.

На следующее утро я проснулся и огляделся: рядом со мной лежало 40 мертвых тел. Я решил, что надо сменить «отель» и нашел другой подвал, где скрывались какие-то люди. Но я не показывал им своего лица, потому что ночью нужно было отправляться на поиски еды, а местность была мне незнакома.

​

Вечером я пришел на вокзал. Там были солдаты, гестаповцы, которые по 3-4 часа сидели и ждали свой поезд. У них были небольшие чемоданы, в которых находились различные ценные вещи, украденные у поляков. Я выждал их 2-3 часа, как кошка на террасе, пока они не заснут. Им хотелось сделать сюрприз своим женам, но  сюрприз приготовил им я. Взяв несколько чемоданов, я пришел в одно известное место, где можно было продать даже кота в мешке. Никто не спрашивал: «Что ты продаешь?», – спрашивали только: «Сколько ты хочешь за это?»

Когда я назвал свою цену, то покупатель оторопел: «Так дорого? Ты с ума сошел! Что у тебя там? Открывай!» Поскольку ключа у меня не было, я ответил, что забыл его, пришлось взять  нож и вспороть чемодан. Там лежало 60 золотых часов. Украденных. Цена, названная мной, была значительно занижена.

​

На полученные деньги я накупил себе еды и устроился в отель. Затем я снова пошел на вокзал.

Так я стал важным человеком на черном рынке. Называя любую цену, я тотчас получал ее.

Как только мой внешний вид стал более-менее нормальным, я покинул Варшаву и, в поисках работы, отправился в первую попавшуюся деревню. Придя к фермерскому дому, я постучал в дверь. «Что тебе надо?» – «Вам не нужен помощник?» «Я не нянька», – ответили мне. Я пошел к другому дому. В нем жил польский немец: в Польше их жило очень много. «Чего ты хочешь? Можешь присматривать за коровами?» (у него было 40 коров). – «Да, я очень хорошо могу это делать!» – «Хорошо! Ты говоришь по-немецки?» – спросил он меня. Я знал немецкий, но не хотел выдавать это, потому что он мог бы спросить, откуда я его знаю. И я ответил нет. Он показал мне мою будущую спальню. Спальней оказался сарай, с набитым соломой мешком.

​

Рано утром я должен был выгонять 40 коров на пастбище. Жена крестьянина дала мне кувшин молока, состоящее на 94% из воды. «Когда вернешься, получишь еще», – сказала она. Придя на пастбище, я вылил это молоко: у меня же было 40 коров!

​

Так я и остался там, работая очень тяжело для моего возраста.

Пришла зима и 25° мороза в Польшу. Одежда моя истрепалась, я сильно оброс. Обратившись к хозяину и спросив: «Можешь дать мне пару пфеннигов, чтобы я мог подстричься?», я получил исчерпывающий ответ по-немецки: «Польская свинья! Жрешь как лошадь и еще денег хочешь?» Я сделал вид, что не понимаю. Денег он мне не дал.

​

Как-то пришел почтальон, хорошо одетый, и спросил: «Можешь мне помочь?» Я ответил: «Как? Ты что, не видишь? Минус 25, обувь порвалась, одежда тоже, миллион вшей, и я еще должен тебе помочь?» Он сказал: «Да, мы поможем друг другу». – «И как же?» – «Ты достанешь для моих детей продукты, а я тебе одежду». Так мы заключили сделку. Я воровал яйца, масло, сыр, мясо, а он принес мне одежду. Но одежда мало помогла, особой радости я не получил, потому что вши не давали мне покоя.

​

Во время оккупации полякам было запрещено иметь радио. Если его у них находили, их тут же расстреливали. Но они все же хотели знать новости: где проходила линия фронта, где были русские...

Приходя на обед, а обедал я не за столом с семьей крестьянина, а в отдельном углу, куда мне бросали остатки их еды, как собаке, за что я был, тем не менее, благодарен, т.к. пережил гетто, я стал читать газеты, оставленные хозяином на столе, а потом приходил к польским крестьянам и рассказывал новости. И они платили мне за это. Не деньгами. Они кидали мою одежду в печь и сжигали вшей. Это тоже было хорошей сделкой.

​

Однажды хозяин получил письмо, там было написано: «Пали за Немецкую Родину!» Двое его сыновей. И он как с ума сошел. У него был еще сын, моего возраста, который называл меня «дубовая голова», потому что думал, что я за год так и не выучил ни слова по-немецки. Он ходил в школу и разучивал стихотворение, которое для этого зачитывал вслух. После третьего прочтения я знал его уже наизусть и помню до сих пор, он же и после тридцатого прочтения никак не мог запомнить. В тот день мы собрались на ужин. Хозяин не знал, что ему делать, хотел отомстить. Я поляк, я виноват в том, что его сыновья погибли. Он обратился к своей жене: «Алиса, как ты думаешь? Если я сегодня ночью убью эту польскую свинью?» Она ответила: «Да, Людвиг, делай, как ты хочешь». И он сказал мне по-польски: «У нас завтра много работы, ты должен  хорошо отдохнуть». Мне было тогда 13 лет.

Я пришел в свою «спальню», взял копченое мясо, сыр, сметану – все, что только мог унести, и вернулся в Варшаву. В Варшаву я прибыл уже после восстания Варшавского гетто. Выживших евреев не посылали в концлагеря – это было бы слишком хорошо для них, – их отправляли в Треблинку, Биркенау и Майданек. Это были лагеря смерти с лозунгом: «Уничтожь бесполезное». Что это значит? Когда я еще работал  у крестьянина, то мылся мылом, на котором стояли три буквы: RJS. Я спросил тогда его, что это значит, и он ответил: « Reine Judenseife» (Мыло натуральное. Из евреев).

​

Варшава. Пройдя по безлюдным улицам города, через некоторое время я очутился у дома польского фермера. Я не знал, что в этом доме находилась штаб-квартира партизан. Меня приняли, дали работу и еду. Мне было очень хорошо у них, но, к сожалению, это продолжалось не долго. Через пару недель пришел некий человек и спросил меня, говорю ли я по-немецки. Я подумал: «Что он имеет в виду? Может быть, он один из украинцев, работавших на немцев или из СС? А может быть он польский партизан?» У меня не было страха. Я помнил слова матери, сказавшей мне: «Ты должен быть сильным!», и я ответил: «Не хочешь ли ты, чтобы я их расцеловал?» «Ты мне нравишься!»,- парировал он. Многие годы никто не говорил мне таких слов. Чем же мне придется заплатить за них? Он дал мне ножницы: «Видишь здание гестапо? Постарайся перерезать телефонный кабель. Если тебя схватят, то смотри, не выдавай нас».

​

Я подошел к зданию, взобрался на крышу и перерезал провода. Готовясь спрыгнуть вниз, я вдруг заметил гестаповца, наблюдавшего за мной. «Слезай вниз, партизан,- крикнул он, - или я тебя убью!» Бежать было некуда, мне пришлось сдаться. Гестаповец передал меня дежурному офицеру. Офицер, узнав от меня, что я не говорю по-немецки, дал мне кусочек шоколада и отвел к переводчику, немецкий язык которого оказался значительно хуже моего. Начался допрос: кто я, откуда, кто послал меня на задание. Было ясно, что если я расскажу им правду, они сожгут все дома, а меня расстреляют. Переводчик сказал: «Если ты расскажешь нам правду, мы отпустим тебя домой». Долго не раздумывая, я ответил: «Я нашел на улице ножницы, и просто так, из спортивного интереса, решил перерезать кабель. Сам не знаю, почему мне пришло это в голову...». Мне повторили вопрос еще раз, и я ответил то же самое. «Хорошо,- зло ухмыльнувшись прошипел офицер,- мы поговорим с тобой другим языком». Меня начали избивать резиновой полицейской дубинкой. Несколько раз я терял сознание, но они поливали меня водой и продолжали избивать. Меня избили так, что на мне лопнула кожа, и было видно мясо. От боли я уже ничего не чувствовал. Переводчик предложил покончить со мной, но офицер сказал: «Мы отпустим его и будем следить, куда он пойдет. Дом, в который зайдет, сожжем, а его расстреляем». Я понял, что жить мне осталось недолго: кровь струей текла из многочисленных ран. Переводчик сказал мне: «Господин офицер очень добрый человек. Смотри, после всего того, что ты сделал, он отпускает тебя».

​

Я шел по улице. Какая-то женщина, проходившая мимо, была напугана моим видом и хотела мне помочь. Я знал, что за мной следят. Они могли подумать, что она посылала меня на задание, и поэтому, превозмогая боль, я ускорил шаг и, в конце концов, побежал. Даже не знаю, откуда у меня тогда взялись силы.

​

Путая следы, я все-таки добрался до дома фермера и рухнул в кровать. Партизаны, как выяснилось, были свидетелями моего жестокого избиения, наблюдая за мной издалека. Через некоторое время я почувствовал, что отекаю. Адские боли продолжались около 6 часов. Партизанам удалось привести ко мне врача. Он промыл мои раны и обработал их йодом. Мое состояние улучшилось лишь через три месяца.

​

Когда русские пришли в Польшу, фермер отвез меня в больницу, где я получил медицинскую помощь и окончательно восстановил свои силы. Спустя месяц я уже мог ходить и первым делом попытался найти своих родных. Однако поиски не дали результата.

​

Однажды я повстречал на улице человека, рассказавшего мне, что рядом есть еврейская община, поддерживаемая Красным Крестом. Там можно было найти убежище, одежду и еду.

​

Я пришел в общину, и меня приняли. Через несколько недель нам дали список стран, куда бы мы могли уехать и где могли бы сразу получить гражданство.

​

В это время в Израиле было очень тяжело. Евреям запрещалось иммигрировать в Израиль, хотя арабы беспрепятственно могли это делать.

​

Я и еще около двухсот молодых людей решили уехать во Францию, где для нас было место в маленьком портовом городке рядом с Марселем. Ожидая поезда, мы встретили молодых людей из Израиля. Они пригласили нас переехать в Израиль и пойти служить в израильскую армию, обещая обеспеченную и беззаботную жизнь. Нашей радости не было предела!

​

Мы отправились в Израиль на корабле, пробыв в пути 12 дней. Прибыв в Тель-Авив, мы были арестованы англичанами, боровшимися с нелегальными еврейскими иммигрантами, и отправлены в лагерь на Кипр. В британском лагере было лучше, чем в Варшавском гетто, ибо пищи было достаточно, чтобы не умереть от голода, однако недостаточно, чтобы выжить. Мы выжили. Через семь месяцев мы опять оказались в Израиле. На тот момент в Израиле проживало всего полмиллиона человек, и окружающие нас восемь арабских стран постоянно нападали на нас. Их девизом было: «Убей евреев и выброси их в море!»

​

Нас собрали в большом помещении, куда через некоторое время пришел офицер с двумя солдатами: «Встать!» Мы встали. «Добро пожаловать в Израиль! Теперь вы израильские солдаты!» Практически всех присутствующих разбили по трем подразделениям: военно-морское состояло из рыбацких судов, военно-воздушное из маленьких одномоторных самолетов, артиллерия являлась словом, объяснение которому можно было найти разве что в словаре. Артиллерийского вооружения не было вообще.

​

Израильский офицер радостно обратился к нам: «Вы получите лучшую работу!» Мы были в напряжении: что же за работа нас ожидает? Сидеть в армейском офисе и учить иврит? Или, может быть, продавать фалафель? Он предупредил: «На этой работе у вас есть право на одну единственную ошибку!» Получив соответственную униформу и карабины времен Наполеона, мы стали саперами. Тренировочный лагерь находился в Иерусалиме. Арабы нападали на нас со всех сторон. Тогда мы нашли выход: мы имитировали пожар. В то время, пока арабы наблюдали за пожаром, мы обходили их с другой стороны и нападали на них. Таким вот образом нам приходилось вести войну.

​

Арабы не желали исполнять резолюции ООН, но стоило нам начать сопротивляться, они мгновенно требовали мира. А в мире мы очень нуждались. Позже нас перебросили в Тель-Авив. В то время он был маленьким и безлюдным, тем более, что все мужчины были мобилизованы. Пожилые работали добровольно – рыли окопы, а женщины готовили для армии еду.

​

Помню, как сидя на лавочке, я пытался ответить на вопрос: «Почему я здесь?» Вдруг ко мне подошла одна женщина и сказала: «Солдат! Что ты здесь делаешь?» «Я не знаю», - ответил я. «Возьми Библию и читай!»  Я ничего не знал о Библии, кроме того, что Библия - толстая книга. Я не хотел читать, но женщина протянула ее мне и велела раскрыть. Я раскрыл Библию на 26 псалме и прочитал 10-ый стих: «Ибо отец мой и мать моя оставили меня, но Господь примет меня». Вопросы закружились у меня в голове: «Почему я попал на войну? Я страдал от голода, был приговорен к смерти, иногда даже завидовал мертвым. Защищая независимость Израиля, погибли все мои друзья. А я все еще жив. Кто охранял меня?» Я взял Библию с собой. Позже, в армии ее кто-то украл.

Через два года война закончилась, мы могли возвратиться домой. Мне некуда было идти.

​

В бюро по трудоустройству выяснилось, что в настоящий момент прибывают беженцы из Йемена, имеющие по 2-3 жены: «Как ты думаешь, кому мы дадим работу: тебе или им? Приходи через месяц». Я понимал сложное положение йеменских евреев, однако это не было ответом моему желудку. Выйдя  на улицу я обнаружил, что вокруг меня находились рестораны, за столиками сидели сытые и довольные люди. Я подумал: «Чем же я хуже их?» Направившись в самый лучший ресторан, я заказал самую дорогую еду. Через некоторое время официант принес счет. «Пошли его лучше в министерство обороны!», - ответил я. Официант вызвал полицию, и меня арестовали. В тюрьме я просидел неделю и предстал пред судом. Судья спросил меня: «Ты зашел в дорогой ресторан, что ты собирался там делать?» «Поесть!» «Но у тебя не было денег. Что же ты на это скажешь?» «Если падать, так с хорошего коня!» Я получил две недели тюрьмы. Отсидев, я снова попытался найти работу. Работы не было. Тогда я одолжил цивильную одежду и забронировал номер в пятизвездочном отеле. Целых две недели продолжалась моя беззаботная жизнь. Гостиница, где я находился, принимала большую туристическую группу. Директор гостиницы вежливо спросила меня: «Господин Цви, как вы находите нашу гостиницу? Вашу комнату? Еду?» Я ответил: «Все просто замечательно!»

​

«Господин Цви, позвольте узнать, как долго вы хотите оставаться у нас?» «Всю зиму!» «Превосходно, тогда вы должны заплатить за две недели, которые вы уже прожили, плюс за две последующие.» «У меня нет денег, чтобы заплатить за стакан воды, вы хотите, чтобы я заплатил за четыре недели?» Она вызвала полицию. Один из полицейских, посмотрев на меня, спросил: «Слушай, а ты, случайно, не тот тип из ресторана?» «Да!», – ответил я и снова оказался в тюрьме. Через неделю я вновь предстал перед судом. «Тебе не стыдно?»,- закричал на меня судья. «За что мне должно быть стыдно? – возмутился я. Я воевал и получил ранения. У меня нет дома, мне негде спать, нет еды. Но у вас, наверное, прекрасные квартиры, хорошие машины. Вы должны стыдиться, а не я!» Мне дали месяц тюрьмы.

​

Через месяц я снова пришел в бюро по трудоустройству, но не получив ни одного предложения, отправился в ресторан. Все покатилось по привычному кругу. На этот раз, полицейские потащили меня сразу в суд. Судья вознегодовал: «Как часто я еще буду тебя здесь видеть?» «До тех пор, пока у меня не появится работа и хоть какое-нибудь жилье» Судья написал рекомендательное  письмо и отправил меня в полицию. Там я получил работу столяром и одновременно дворником в лагере для переселенцев. Мне досталось жилье в бараке, которое я делил с двумя солдатами, работающими поварами. В одну из пятниц,  когда по одному купленному билету можно было посмотреть сразу три фильма, они попросили их подменить. В большую кастрюлю я положил три килограмма риса, добавил пять килограммов бобов, залил это маслом, поставил на примус и побежал в кинотеатр, думая, что после сеанса еда как раз будет готова. Когда я вернулся назад, барак уже сгорел.

Мое следующее рабочее место оказалось в другом бараке, где я должен был помогать пережившему Освенцим 80-летнему польскому еврею. Мы ладили друг с другом, но что меня особенно удивляло, так это то, что он постоянно прятал свой ужин под матрац. Он продолжал жить в концентрационном лагере.

​

Однажды в пятницу вечером, будучи мучим жаждой, я взял чашку, вылил из нее старую воду и налил свежей воды. В субботу в 6 утра меня разбудил крик моего соседа: «Я сдам тебя в полицию!» «Вся полиция в Иерусалиме уже знает меня, - пытался я его утихомирить, - и меня этим не напугать. Тем не менее, что случилось и что я, по-твоему, натворил?» «Ты украл мои зубы!», - закричал он. Я не знал, что в той злосчастной чашке, из которой я выплеснул воду, он хранил свои зубы!

​

Он вызвал полицию. Полицейские сразу узнали меня, и после моих оправданий, перевели в другой барак, где жило много молодых людей. Один раз в неделю к нам приходил какой-то человек и читал Библию на иврите. Прошло приблизительно около полугода, прежде чем я начал понимать, о чем там говорится. Однажды я пришел на их молитвенное собрание в Иерусалим. В конце молитвы они добавляли: «бе Шэм Иешуа хаМашиах - во имя Иешуа Мессии». На мой удивленный вопрос руководитель собрания ответил: «Чем чаще ты будешь приходить сюда, тем больше будешь понимать». Я стал посещать собрание регулярно. Однажды сам Иешуа коснулся моего сердца. Вдруг я вспомнил себя в десятилетнем возрасте вместе со своей матерью на пути в польский детский дом. Я вспомнил ее мягкую руку и ее слова: «Ты должен быть сильным». Ее рука разжимается... и другая невидимая сильная рука берет меня за руку, чтобы провести через все испытания. Я вспомнил 10-ый стих 26-го псалма: «Ибо отец мой и мать моя оставили меня, но Господь примет меня». В молитве я воззвал к Тому, Кто уже так давно заботился обо мне.

​

Вскоре после этого я нашел работу и снял комнату размером 2,5 х 2,5 метра. Еще через некоторое время я женился. Господь благословил нас тремя сыновьями и одной дочерью. Теперь у нас уже 15 внуков. Всех наших детей мы воспитали в вере в Господа Иешуа. С 8-мью верующими мы начали строить свою общину в Иерусалиме. Сейчас в ней около 300 человек. Пастором общины является мой сын, а в группе прославления участвуют наши внуки.

​

​